В моем доме появилась лампа. Настоящая. Дерево, медь, и стекло. Я живу один, кроме хлеба с молоком, ни в чем не нуждаюсь, и вообще, редко срываюсь из дома. А тут с утра незаладилось. Сначала ветром сорвало свежевыстиранную простыню, а позже - принесли почту, и среди счетов я нашел четыре пестрых рекламных листочка. На одном крупно значилось:
«ИЗБАВЛЯЮ ОТ СМЕРТИ. ВОССТАНАВЛИВАЮ ЖИЗНЬ».
      Далее мелко:
«Приходите -  не пожалеете. Оплата по прейскуранту»
         И адрес. Ну, я указывать его не буду. Скажу лишь, что это в Москве, в районе Петровских ворот. Там и летом-то уютно, но куда приятнее гулять в сентябре, когда, слетевшие за день, листья золотит, идущее на запад солнце! Пятна луж томно светятся, народу совсем немного, да и тот суетится в сторону бульвара. Я шел навстречу лучам, отпустив возницу на Тверской. Не спешил, стараясь ступать мимо луж. 
          На указанном подъезде никаких пометок не случилось. Но я рискнул и поднялся на второй этаж. 
Дверь достаточно старая, деревянная; крашена в густой коричневый цвет. Глазок отсутствовал. Вместо него строго по центру кривела нацарапанная, скорее всего – гвоздем, надпись: «Прейскурант упразднен». 

Старуха, открывшая мне, сразу же вцепилась в мой рукав, и, сопя, потащила меня в темноту приговаривая: «Раз тебе, милок, надо – это как скажешь. Мое дело паровозы обслуживать, но для тебя, касатик, все что хочь. Чем кишку не напихал – лишь бы ветер не махал». Я молчал и только озирался. На стенах мне виделись не то картины, не то гербарии, - сплошные ряды рам.
Старуха шла и шла, ориентируясь, как кошка в темноте. Я – за ней. Она словно имела власть надо мной. «Сухой бы я корочкой питалась, воду б холодную – пила» - шептала она. 
Наконец, мы остановились. Кашлянув, моя проводница толкнула ей одной видимую дверь. Дверь отверзлась и, подталкиваемый  сухим кулаком, я первым шагнул в комнату. Старуха, яростно дыша мне в затылок, ступила следом.
Щелкнул выключатель и я зажмурился. Со всех сторон меня  окружали разного рода лампы. В глаза били яркие прожектора. Пока я, прикрывшись  ладонью, осматривался, старуха, ловко обогнув всевозможные препятствия, скрылась за этажеркой, как и все здесь, заставленной осветительными приборами. 
           Человек – животное неприхотливое. Осенью, чаще всего, я - человек, а значит - привык к свету довольно скоро. Но, едва я успел осмотреться по-настоящему, как вернулась старуха. Она выступала степенно и торжественно, с непередаваемым достоинством неся впереди себя не слишком новую настольную  лампу.
- Держи, малец, - проговорила она, передавая агрегат мне. Лампа оказалась претяжелой, но в те времена я был молод и силен.   
- А что, - я, с ужасом, узнал свой голос, - дорогая штука? 
- О деньгах не думай, не надо. Деньги - грязь, не клуми себе ими голову, - привычно ухватив меня за рукав, старуха, как давеча, потащила в темный коридор; снова долго вела  в темноте и чуть ли не вытолкнула наружу.
         - Все. Не ходи сюда боле. Не открою. У, постреленыш!
           Два последних слова относились, впрочем, к серому пушистому котенку, прошмыгнувшему промеж старушечьих ног. Ухватив за заднюю лапу, она подтянула его к себе, взяла на руки и скрылась за дверью. Щелкнул замок и я (куда деваться?) потащил подарочек домой.

         Что у меня было за настроение? Я и сам не понял. Гаденько было на душе. Так продолжалось до тех пор, пока, на Кудринской я не увидел совсем другую старуху, фланировавшую в сопровождении старика.
          Старуха в одной руке несла дамскую сумочку, а в другой - мороженное. Старик нес пакет со всякой всячиной в левой руке, шоколадный торт - в правой. Старуха чуть повернулась и, не глядя, протянула мороженое старику. Тот посмотрел на нее так нежно, что мне захотелось срочно влюбиться и жить.

         Лампа нашла себе место на моем столе - слева от камня, выковырянного из Дворцовой площади в Санкт-Петербурге, и служащего теперь пресс-папье.
          Лампа похожа на застывший в стекле фонтан, впрочем, довольно грубо отделанный лакированным дубом. 
Лампа… Это значит, что темными вечерами у меня есть свой собственный свет. 
Конечно, я пробовал ее тереть. Никаких чудес.
           Только одно. Я все еще жив.