Апрельский дождь по-весеннему накрапывал за окном, громко постукивая о подоконник. Стуки иногда были слышны чаще и громче, а иногда прекращались, и становилось страшно тихо. Дождь шел уже много часов и конца ему не было видно, а видно было только насквозь промокших прохожих. Они быстро прыгали по серым асфальтовым дорожкам, с трудом находя редкие островки среди многочисленных луж. Один такой прохожий засмотрелся на играющих в большой луже детей и по ошибке залетел в такую же необъятную. Он растерянно стоял в ней, держа в руке черный поломанный зонтик. Неожиданно этот несчастный выпустил свой драгоценный зонт, видимо ему было не под силу стойко держаться против непогоды. Он смог только нервно и отчаянно водить ногами по земле, пытаясь достать совсем уже непригодный зонт. Один из играющих ребятишек заметил неудачника и, подбежав, достал и протянул ему его потерю. Прохожий кивнул ребенку и вскоре скрылся за одним из домов, еле волоча ноги. 

За этой уличной неурядицей часто наблюдал пенсионер Александр Петрович. Он любил садиться у окна своей кухни и смотреть на улицу. Это занятие захватывало старика и он незаметно привык к нему с недавних пор. Он мог долго сидеть вот так, ничего не делать, только смотреть и думать, гадая о каждом прохожем, откуда и что он. 

Думы незаметно оставили Александра Петровича и он услышал, как в другой комнате кричит его внук Вадик. Он громко повторял какие-то детские стихи про Ленина. Потом внук перешел на революцию, но, не дочитав второе стихотворение до конца, опять принялся за Ленина. Внук запинался, видимо, подсматривая в книгу, вновь продолжал и так и кричал во все горло о любимом вожде. Александру Петровичу стали неприятны эти стихи и он постарался отвлечься, чтобы больше их не слышать. Старик включил радио и прибавил звук. По радио повторяли прогноз плохой погоды, затем заиграла молодежная музыка. Барабанный бит неформального рока застучал невыносимо громко и как-то особенно холодно. 

Александр Петрович закурил от последней спички коробка и вернулся к газете, которую читал с перерывами на протяжении всего дня. Будни страны проносились перед уставшими глазами старика на серых типографских листах бумаги. Вдруг забарахлило радио, то замолкая, то снова транслируя невозможный гул рока. Наконец приемник сломался и песня прекратилась, и голос внука вернулся на кухню. Старик стукнул по радио что было силы, но это не помогло. Сигарета почти закончилась, и Александр Петрович вытянул из пачки еще одну. Потом он подошел к табуретке и сел, ища глазами спички, но коробок был пуст. Другие лежали у раковины, и он лениво протянул к ним руку, почти доставая. Вдруг Вадик закричал еще громче, и рука старика дрогнула от детского крика. Спичечный коробок зацепился о край раковины и упал в нее, Александру Петровичу пришлось встать. Коробок медленно тонул в грязной кастрюле, полной воды. Еще нестарый дед, он по-старчески застонал и упал, стукнувшись об  раковину. Ему стало невыносимо душно и больно у сердца. 

-Вадик! Иди сюда, деду плохо! - громко, из последних сил, позвал внука Александр Петрович. 

На кухню вбежал маленький Вадик и по-детски заморгал глазками, ничего не понимая. 

-Дедушка! Ты зачем лежишь? Мама пол давно здесь не мыла, - затараторил Вадик. 

-Это ничего, внучек. Дай-ка мне лекарство вон-то, видишь, белая коробочка. 

-Да-да, вижу. А зачем оно тебе? 

-Доктор прописал, да это не важно. Давай же скорей, давай! 

Внук забросил свою ручку на тумбу и дотянулся до белой коробки с лекарствами. Потом он протянул их деду и стал смотреть, как дедушка нервно и медленно пытался достать трясущимися пальцами лекарство. А деду стало жутко плохо. Никогда он еще так близко не чувствовал приближения смерти. Какого же ему было умирать перед внуком, лежа на этом дурацком полу. Нельзя, и старик, собирая последние силы, встал. Забросил в рот лекарство, зажал его в зубах, проглотив тяжелую и долгую слюну. 

Внук побежал в свою комнату, и все как бы вернулось на свои места. Сердце вроде бы отпустило, и светлый потолок перестал казаться ночным небом с люстрой вместо луны. Он опустил глаза на раковину, где на дне кастрюли покоился коробок спичек. Александр Петрович окунул руку в воду и мокрый коробок упал в мусорное ведро. Курить больше не хотелось. За окном заколотил еще сильнее дождь и его удары о подоконник четко в ритм застучали под детские крики внука, который снова принялся громко повторять стихи о Ленине. Сердце продолжало биться, как билось и раньше, только теперь его стуки слышны были по-другому, будто оно прибавило звук, чтобы о нем никогда не забывали. 

Осень 1997 года, Нью-Йорк.