Две колеи железной дороги абсолютно параллельно уходили вдаль к горизонту, словно скрываясь где-то на окраине земли. Но присмотревшись лучше было видно, как их неисчислимо пересекало множество других вокзальных параллелей и абсолютно совершенный рельсовый путь бесследно исчезал. Его существование проявлялось только, когда стройный и невыносимо длинный состав, будто по грифельным полосам листа тетради, уходил по двум стальным колеям все туда же, на край земли. Однако эта параллельность обманывала человеческий глаз, ведь у самого горизонта две тонкие линии из металла соединялись, полностью отвергая то, что видно было вблизи. Получалась этакая антипараллельность.

Вадим любовался панорамой железнодорожных путей. Он стоял около первого вагона и мог запросто видеть забавную кривую рельсов, по которым вскоре поедет и он. Его поезд отходил вовремя, но Вадиму это было очень некстати. Он полагал, что Саша придет попрощаться, но ее все еще не было. Уезжать, не попрощавшись, ему не хотелось. Она, правда, могла не найти такси или забыть время его отъезда. Она часто забывает разные мелочи, но все еще помнит о тех прекрасных днях, когда они вместе недавно поехали отдыхать в Крым. Теперь он уезжал один, по делам, совсем один без нее. Он будет скучать по ней, нежной любимой Саше. Где же она?

Саша сидела в дохлом жигуленке и нервно поглядывала на красный светофор. Пробка на дороге уже с полчаса не давала продвинуться транспорту хоть на метр. И вот она ждет неизвестно чего в этой противной машине и отчетливо понимает, что Вадим через десять-пятнадцать минут уедет в командировку на целых три недели, а может, и больше. Она посмотрела на водителя, отвернулась, затем опять взглянула на него и не выдержала. Из кармана Саша вытянула пару помятых купюр, бросила их на переднее сидение и вылетела на дорогу. Водитель что-то ответил, но она уже не слышала его и мчалась сквозь мертво стоящие машины. Как добраться до вокзала хотя бы за пятнадцать минут, она совершенно не представляла.

Вадим отчаянно шагнул в вагон и направился в свое купе. Редкие пассажиры уже уселись по местам, он подошел к своему. Двое уже немолодых супругов пили красное вино, закусывая шоколадом, и вспоминали прошлые поездки на юг, радостно обмениваясь памятными моментами своей совместной жизни. В купе также была пожилая женщина, которая рылась в большой старой сумке и что-то шептала себе под нос. Шум и восторженный мотив настроения супружеской пары не устраивал Вадима, а тут еще чем-то пахло от этой странной женщины, то ли каким-то автобусным потом, то ли так сильно воняла ее старая сумка. Вадиму не хотелось находиться в таком обществе и он, так и не поздоровавшись с соседями по купе, вышел, случайно подтолкнув женщину, да так, что ее сумка упала на пол.

Саша добежала до аварии, которая мешала проезду. Она любопытно залезла в толпу зевак, облепивших искореженную машину, врезавшуюся в столб. Два окровавленных тела лежали на носилках совсем рядом. Один из них был, наверное, мертв, потому что простынка укрывала его с головой, а другой еще был жив, но, видимо, ему было смертельно больно, кровь текла рекой и двое врачей только разочарованно бегали вокруг умирающего тела. Рядом стоял милиционер и лениво отгонял народ от происшествия. Люди не уходили.

Вадим подошел к проводнице в надежде поменять купе. Она не заметила его, а только противно шмыгнула носом и ушла прочь. Вагон был почти пустой и все, что он хотел, так это перейти в свободное купе, пусть даже за дополнительную плату. Он рассерженно постучал ногой о стену вагона. Проводница вернулась и накричала на него, и Вадим уже был не рад, что связался с ней. Она не отставала, а наоборот пригрозила высадкой, если он не успокоится и не займет свое посадочное место. Вадим громко выругался и снова со всей силой ударил по стенке вагона, что даже нога заболела.

Он кажется тоже умер, этот бедный парень. Да, он был так молод, этот мальчишка, теперь его тоже укрыли белой простынкой, впрочем, она уже давно перестала быть белой. Многие заплакали, кто-то обвинил во всем врачей, но все уже было напрасно, его не стало. Саша почувствовала, что плачет и не может остановиться. Слезы текли все сильней и сильней, ей стало холодно и больно за этого бедного парня. Она вдруг впрыгнула в круг, свободный от народа, и бросилась к умершему парню. Врачи попытались остановить ее, но она уже гладила исковерканное лицо юноши и громко молила бога о помощи.

Проводница засвистела в свисток да так сильно, что все пассажиры вылетели из своих купе. Она тут же наябедничала всем о проступке Вадима, обозвала его, так что самой сделалось на секундочку стыдно. Вадим не потерпел этого и жадно, по-звериному, бросился на обидчицу. Его остановила та самая женщина, соседка по купе, она мирно дотронулась до Вадима и потянула его на себя. Но проводнице все же немного досталось и она вытерла кровь с треснувшей губы. Женщина заступилась за Вадима и шепнула ему совет: выйти пока на перрон. Вадим вышел и, как ни в чем не бывало, вернулся спустя пару минут. В вагоне все стихло, и только та самая женщина стояла у окна, грустно всматриваясь сквозь его пыльное стекло.

Саша немного успокоилась и поддалась уговорам врачей отойти от умершего. Она узнала этого парня, он учился вместе с ней в институте и совсем недавно предлагал встретиться и куда-то пойти. Он был симпатичный, только немного провинциальный и говорил с акцентом, вроде украинского. У него еще была такая старая небольшая сумка чуть ли не довоенных времен. Саша оглянулась к перебитой машине и увидела ее, почти полностью покрытую пятнами крови. Она пыталась вспомнить, как зовут парня и не могла. Кажется, еще вчера они виделись на остановке около института, и он не сел в один автобус с ней. Потом он демонстративно посмотрел на часы, показывая ей, что ждет кого-то. Как глупо все это вспоминать сейчас, когда его уже нет.

Вагон чуточку шатнулся и медленно тронулся в путь. Женщина посмотрела на часы, побежала за своей сумкой и, подхватив ее, поспешила к выходу. Вадим подумал о Саше и о том, что не простит ей, что она не пришла попрощаться с ним. Женщина тем временем успела спуститься на перрон и осталась там стоять. Вадим  подумал, как сильно, наверное эта женщина кого-то ждала, раз она решила не уезжать. Ему же и в голову не пришло сделать такое, а вместо этого он стоял у грязного окна и смотрел на совсем незаметно тающий силуэт женщины.
 

Толпа вокруг аварии стала сокращаться, погибших уже увезли. Саша зачем-то выпросила сумку парня, объяснив что-то непонятное милиционеру. Тому было все равно, он только улыбался быстрому монологу Саши. Его меланхолическое настроение оказалось весьма кстати, и он охотно согласился подбросить Сашу к вокзалу, до которого оставалось совсем чуть-чуть, на милицейской машине. Она все же подумала, что, наверняка, опоздала и ей как-то стало все равно. Через пару минут милицейский жигули остановился около вокзала, и Саша не спеша пошла в сторону перронов. Поезд Вадима уже почти ушел, и люди, только что проводившие отъезжающих, проходили мимо. Она этого сделать не успела.

Вадим все еще стоял у окна, по-прежнему всматриваясь в сторону женщины, которая уже превратилась в маленькую одинокую точку. Теперь он опять мог видеть ту панораму из множества близлежащих железнодорожных путей, что видел с платформы до отъезда поезда. Острое желание заплакать охватило его и он почувствовал слезы на глазах, свои слезы, которых не помнил с детства. Теперь рельсы не текли так правильно и параллельно друг другу, а беспорядочно сливались в одно непонятное целое. И тут ему показалось, что он увидел Сашу, приближающеюся к месту, где стояла та женщина. Она ли эта?
 

Саша шла по платформе, совершенно не понимая зачем, ведь поезд уже почти скрылся вдали. Она несла сумку погибшего парня, всю в крови. На перроне оставалась только женщина, как-то странно смотревшая в Сашину сторону. Вдруг она закричала что-то непонятное, из чего Саша разобрала только имя. Она неожиданно вспомнила, ведь так звали этого парня, чью окровавленную сумку она держала в руке.

- Сыночка моя! Что же это? Сыночка! Не-е-ет, не может быть… – истерически и еще громче заорала женщина.

Вадим не мог слышать этого, он совсем уже потерял из виду и оставленную платформу, закрыв заплаканные глаза. Перед ним теперь простиралась черная мгла его воображения и две стальные колеи железнодорожных путей, немыслимо расходящееся у горизонта. 

Май 1998 года, Нью-Йорк.